Jack
27.09.2009, 02:37
Я никогда никому не говорил где я. Черт побери, я просто хотел заработать денег. Мне 24, и я хотел просто семью и пару детишек, неужели это так дохрена? Для счастья мне просто действительно не хватало денег. Денег на квартирку на окраинах, на ремонт, на то, да б**ь, неужели вы не знаете на что?
Армия обещала жилье, зарплату повыше чем у штатских шпаков, льготы на образование для детей, много чего. Я ругался с ней, я сказал что готов на что угодно, лишь бы не слышать ее нытья о том, что мы не можем позволить себе то и это, и как мы этого хотим, и как не можем, и как это плохо. В конце концов я отвесил ей оплеуху, велел заткнуться, и обещал обеспечить все что нужно, и что я вернусь. Вернусь когда закончится контракт.
Я не терпел возражений. Меня в доску заел долбаный быт. Я написал в письме, что мы дислоцированы в специальной секретной части значительно южнее и прислал фото с полигонных песков. Я заявил что охраняю штаб. За два дня до явки на вербовочный пункт я стоял за ограждением аэродрома. "Черный тюльпан", разгружали 9 гробов. Не до**я, думал я. Столько в нашем городишке погибает на ножах пьяной шпаны каждую неделю. Даже если пошлют, хуже не будет.
Я вспоминаю все это только здесь, в плену, между допросами. Здесь, в зиндане, у меня теперь много свободного времени. В окопах некогда было об этом задумываться. Я открывал для себя новые болевые ощущения, совершая длинные переходы, под тяжеленным ранцем, навьюченный патронами и гранатами, в ущерб воде и пище. Когда я замерзал холодными ночами, и мок под стекающим с каски ливнем, я меньше всего думал о льготах, квотах, и прочем говне. На третий день мне прострелили ладонь.
Нет, я думал о говне. На войне - самое херовое, когда хочется срать. В этот момент ты беззащитен. И это не говоря про амебную дезинтерию. Постарайтесь оторвать у каптера штаны пошире. Тогда не видно красной струйки, стекающей в ботинки.
А в том бою, в котором я потерял все свое звено, я не думал вообще. Я орал во всю грудь, сколько было воздуха, и стрелял пока не высадил все патроны в темноту и в утренний туман, носясь по крыше поста, скользя по рассыпаным гильзам и крови. Мой пулеметчик был образцовым солдатом. Он обсадил растяжками весь периметр. Бинтуя простреленное бедро, просил патронов, но не выдержал второго, смертельного ранения.
На моих глазах был застрелен второй номер. Он бинтовал меня на крыше поста. Он отстреливался из пулемета. Он упал, выбросив вперед руки, в траву, когда я, раненый, не смог прикрыть его. Все что я мог, это только кричать. Я отомстил за него. Из пулемета я изрешетил дерево, и укрывавшегося за ним врага. Я фаршировал его свинцом пока затвор не застрял в заднем положении.
Из всего звена я остался один, раненый в руку. А потом на базу прилетели федеральные бомбардировщики, и разнесли все в труху. Я был в каком-то забытьи. Рядом загибался от столбняка один легко раненый когда мы услышали гул, и вопль "ВОЗДУХ!!!". Мы успели укрыться, за пределами такого дорогого нам ночью, и такого бесполезного сейчас периметра. Потом мы вернулись через горящую базу назад. Дальше я помню отрывками. Помню спирт, который вливал в меня комендант. Помню свой пост - выбитые кирпичи в стене, около которых я лежал на каких-то стеллажах.
Я очнулся когда в здании рвались гранаты. Рожок в момент опустел. Когда в комнату с тихим стуком влетела вежливая эфка, я, наплевав на простреленное плечо, упал вниз, и выкарабкался в основной зал. Там были только мертвые бойцы, забрызганные кровью стены, и визжали осколки. Сомнений не было, мне п**ц. Вскоре в меня целились трое стволов, я бросил АКМ на пол, и в следующий момент мою голову впечатали в валяющиеся на полу кирпичи.
В плену я уже давно. Допросы, особисты, вонючий зиндан, все одно и то же. Смешно, но на грани смерти меня больше всего волнует как расстроится одинокая мама. Я давно прищурю задницу здесь, а они будут думать что я живой, и сторожу штаб, и писать мне письма, которые никуда не дойдут. А потом, если это все когда-нибудь кончится, они нихера не получат, оставаясь наедине со своей бедностью. Войны-то нет. И вообще ничего нет. И я куда-то подевался.
сверху ад а рай внизу и
травка не растёт
а дождь так сладко шелестит
для тех кто под землей лежит
листва хоронит каждый год
никто и не всплакнёт
Я думал что в плену думают как бы поскорее сдохнуть. И как можно героичнее. Это х**та. Я очень, я очень хочу жить! Но эти ребята меня пришьют. Я видел их мертвых и их раненых. Часть из них искалечил лично я. Они мне этого не простят, совершено справедливо. У меня была очень хорошая позиция, пулемет и прожектор.
Свет в глаза, опять особист. Я ведь и так сказал все что знал. Пережить еще один допрос...
Армия обещала жилье, зарплату повыше чем у штатских шпаков, льготы на образование для детей, много чего. Я ругался с ней, я сказал что готов на что угодно, лишь бы не слышать ее нытья о том, что мы не можем позволить себе то и это, и как мы этого хотим, и как не можем, и как это плохо. В конце концов я отвесил ей оплеуху, велел заткнуться, и обещал обеспечить все что нужно, и что я вернусь. Вернусь когда закончится контракт.
Я не терпел возражений. Меня в доску заел долбаный быт. Я написал в письме, что мы дислоцированы в специальной секретной части значительно южнее и прислал фото с полигонных песков. Я заявил что охраняю штаб. За два дня до явки на вербовочный пункт я стоял за ограждением аэродрома. "Черный тюльпан", разгружали 9 гробов. Не до**я, думал я. Столько в нашем городишке погибает на ножах пьяной шпаны каждую неделю. Даже если пошлют, хуже не будет.
Я вспоминаю все это только здесь, в плену, между допросами. Здесь, в зиндане, у меня теперь много свободного времени. В окопах некогда было об этом задумываться. Я открывал для себя новые болевые ощущения, совершая длинные переходы, под тяжеленным ранцем, навьюченный патронами и гранатами, в ущерб воде и пище. Когда я замерзал холодными ночами, и мок под стекающим с каски ливнем, я меньше всего думал о льготах, квотах, и прочем говне. На третий день мне прострелили ладонь.
Нет, я думал о говне. На войне - самое херовое, когда хочется срать. В этот момент ты беззащитен. И это не говоря про амебную дезинтерию. Постарайтесь оторвать у каптера штаны пошире. Тогда не видно красной струйки, стекающей в ботинки.
А в том бою, в котором я потерял все свое звено, я не думал вообще. Я орал во всю грудь, сколько было воздуха, и стрелял пока не высадил все патроны в темноту и в утренний туман, носясь по крыше поста, скользя по рассыпаным гильзам и крови. Мой пулеметчик был образцовым солдатом. Он обсадил растяжками весь периметр. Бинтуя простреленное бедро, просил патронов, но не выдержал второго, смертельного ранения.
На моих глазах был застрелен второй номер. Он бинтовал меня на крыше поста. Он отстреливался из пулемета. Он упал, выбросив вперед руки, в траву, когда я, раненый, не смог прикрыть его. Все что я мог, это только кричать. Я отомстил за него. Из пулемета я изрешетил дерево, и укрывавшегося за ним врага. Я фаршировал его свинцом пока затвор не застрял в заднем положении.
Из всего звена я остался один, раненый в руку. А потом на базу прилетели федеральные бомбардировщики, и разнесли все в труху. Я был в каком-то забытьи. Рядом загибался от столбняка один легко раненый когда мы услышали гул, и вопль "ВОЗДУХ!!!". Мы успели укрыться, за пределами такого дорогого нам ночью, и такого бесполезного сейчас периметра. Потом мы вернулись через горящую базу назад. Дальше я помню отрывками. Помню спирт, который вливал в меня комендант. Помню свой пост - выбитые кирпичи в стене, около которых я лежал на каких-то стеллажах.
Я очнулся когда в здании рвались гранаты. Рожок в момент опустел. Когда в комнату с тихим стуком влетела вежливая эфка, я, наплевав на простреленное плечо, упал вниз, и выкарабкался в основной зал. Там были только мертвые бойцы, забрызганные кровью стены, и визжали осколки. Сомнений не было, мне п**ц. Вскоре в меня целились трое стволов, я бросил АКМ на пол, и в следующий момент мою голову впечатали в валяющиеся на полу кирпичи.
В плену я уже давно. Допросы, особисты, вонючий зиндан, все одно и то же. Смешно, но на грани смерти меня больше всего волнует как расстроится одинокая мама. Я давно прищурю задницу здесь, а они будут думать что я живой, и сторожу штаб, и писать мне письма, которые никуда не дойдут. А потом, если это все когда-нибудь кончится, они нихера не получат, оставаясь наедине со своей бедностью. Войны-то нет. И вообще ничего нет. И я куда-то подевался.
сверху ад а рай внизу и
травка не растёт
а дождь так сладко шелестит
для тех кто под землей лежит
листва хоронит каждый год
никто и не всплакнёт
Я думал что в плену думают как бы поскорее сдохнуть. И как можно героичнее. Это х**та. Я очень, я очень хочу жить! Но эти ребята меня пришьют. Я видел их мертвых и их раненых. Часть из них искалечил лично я. Они мне этого не простят, совершено справедливо. У меня была очень хорошая позиция, пулемет и прожектор.
Свет в глаза, опять особист. Я ведь и так сказал все что знал. Пережить еще один допрос...